— Пошел! Да, рацию поставь на передачу, послушаю вашу беседу.

— Ага. — Глаза Шалама блестели, он радостно открыл дверцу и не спеша, вразвалочку, словно пытаясь растянуть предвкушение предстоящего удовольствия, двинулся к двери подъезда.

Крас поднес к губам рацию:

— Первый всем: начало операции.

Эту фразу он произнес трижды, последовательно меняя частоту. Закурил. Замер, откинувшись на спинку сиденья.

Он еще раз прокачивал принятое решение. Все правильно. Если за девкой кто-то стоит, этот кто-то так или иначе проявится. Вот тогда можно будет с легким серд-цем доложиться Лиру: так, мол, и так, против нас работают профи. Для него.

Краса, это было бы лучше всего: в играх профессионалов он чувствовал себя как карась в пруду. Лир и подавно. Ну а если девка блефует или действует на свой страх, то Шалам выдавит из нее все, что она знает. Было в Шаламе… было в нем что-то бесконтрольно-звериное; когда он чуял близкую кровь, ноздри его трепетали, лицо приобретало какую-то отрешенность… Жертвы чувствовали это кожей, выражение лица Шалама пугало их даже больше, чем предстоящая боль. А уж он-то, Крас, знал: настоящая боль развязывает любые языки.

Пожалуй, мужчина боялся бы своего слугу, ведь зверь способен на все. Боялся бы, если… в себе он чувствовал зверя, рядом с которым Шалам был просто беспородной дворовой шавкой. Зверя, опаснее, беспощаднее которого нет.

Он снова прикрыл глаза. И будто наяву, увидел девчонку — нагую, связанную, распятую, беззащитную перед его желанием. Перед его любым желанием. Сглотнул слюну, притронулся к лицу, чувствуя, как наливается кровью, пульсирует шрам.

Все люди — звери. А это означает только одно: чтобы выжить, нужно быть самым безжалостным из них.

Глава 9

— Капкан. Кап-кан. — Аля смотрела в одну точку. — Не знаю я способа прорваться.

Никакого. Кроме этого. — Она ласково притронулась к оружию.

— Хороши игрушки… — прокомментировала Настя.

— Ты знаешь, а мне нравится.

— Хм… Откуда у тебя к этим железкам такая нежность?

— Не знаю. Я же рассказывала, с двенадцати лет стрельбой занимаюсь, еще до переезда сюда. С детдома. А в шестнадцать стала мастером.

— Слушай, а ствол-то этот у тебя откуда?

— От верблюда. Классная штука, скажи?

— Ты что его, из тира, где тренировалась, заныкала?

— Вот еще… Мне его подарили.

— Кто?

— Давно. Константин Петрович Фадеев. Он в нашем детдоме дворником-сторожем работал. У него еще протез был вместо ноги, деревяшка. Он как раз стрелковый кружок и вел.

— Ему что, разрешили?

— А кому какое дело? Там, кстати, одни ребята были, только я — пацанка. Я у него в сторожке подолгу сидела, а когда он заболел — ухаживала. Насть… долгая это история. Просто как баба Вера меня к себе решила взять, дядя Костя мне «марголин» и подарил. На память. Он умер потом через неделю. Совсем уже старенький был.

— От чего умер-то?

— Наверное, как все. Жить устал.

— А чего ты раньше не говорила, что у тебя пистолет есть?

— А зачем кому говорить? Чтобы отобрали?

— Даже мне?

— Насть… Это теперь я тебя знаю, а как приехала… Ну тетка, ну добрая… А чего бы ей доброй не быть, когда муж тароватый, дом полная чаша и вообще во всем — ажур. В смысле — алее. Так что… Так что лежал он себе, в тряпочку промасленную завернутый, в чулане. Иногда я его доставала, когда баб Веры не было, чистила… И вообще — он красивый. Ты знаешь, этот Марголин, конструктор, он почти слепой был, эту машинку лепил, считай, на ощупь, из глины…

— Нет, Алька, — задумчиво произнесла Настя. — Ты не увлечена стрельбой, ты… Ты относишься к оружию как к другу. Давнему.

— Насть, сама не знаю. Не помню. Как и все мое детство не помню. У меня из детства только мишка и оставался. А теперь вот и его нет. Только порой картинки какие-то… Знаешь, наверное, совсем раннее воспоминание, младенческое: лежу в колыбельке, питаюсь и… гильзами играю, на веревочке. Как погремушками.

— Может, ты — дитя войны?

— А разве тогда была война? В восьмидесятом.

— Война всегда.

— А жаль.

— Еще как жаль.

— Вот что, Настька. Делаем так. Ты сидишь тихо, как мышка. Я иду на прорыв.

— Аленка…

— Погоди. Я все рассчитала. Двоим теткам прорваться куда труднее, чем одной. Я не пойду вниз, во двор, я на чердак полезу. И выйду из четвертого подъезда.

Скоро стемнеет. В городе растворюсь — ни одна собака не найдет. Никогда. Да и… не будут же они за мной всю мою жизнь гоняться, ведь так?

— Они столько не проживут.

— Вот и я надеюсь.

— Аленка…

— Погоди. Ко всему, если ты останешься, мне будет легче: вдруг меня все-таки прищучат, выручать кому? Тебе. И Женьке. Ну что, решили?

Настя задумалась, по обыкновению сморщив чистый лоб, откинула назад густые каштановые волосы, резюмировала:

— Ты права. Даром что пацанка, а мозги у тебя работают. Прямо сейчас рванешь?

— Не-а. Уже прошло девятнадцать минут. Должны позвонить, никуда не денутся.

Мешок наркоты просто так никто не бросит. Как и чемодан денег.

— И о чем ты с ними теперь говорить станешь? Ведь звонка никакого не было.

— Плохо, блин! Хоть бы какой-нибудь кретин позвонил: если они слушают, я бы ввернула пару фраз порасплывчатее, пусть побегают! Хотя нет. Этак я подставлю «за так» ни в чем не виновного человека. О чем говорить?.. Да не знаю, о чем говорить! По ходу что-нибудь придумаю. Когда не врешь, а фантазируешь, звучит куда убедительнее. Я права?

— Права.

— Вот. Главное — время у них еще выторговать. Хотя бы чуточку.

— Ты подорвешь, а я тут им иллюминацию устрою! Можно с силуэтным стриптизом за закрытыми шторами: пусть думают, что ты дома!

— Вот уж нет, Сергеева. Ты умная-умная, а иногда такая дура!

— Во! Вырастила сестренку на свою голову!

— Нет, правда. Да они решат, что это я, накатят, застанут тебя… Насть… Им человека убить — как пописать… А у тебя Женька и Олежка. Хорошо хоть, что Олежка в селе у бабушки. — Алена вздохнула, подытожила:

— Так что не суйся.

Женьке и Олежке без тебя будет совсем плохо.

— Еще у меня ты.

— Спасибо, Насть. — Аля потерлась носом о плечо подруги. — Просто не знаю, как бы выжила без бабы Мани, без бабы Веры, без Константина Петровича, без тебя… — Она замолчала на секунду, добавила уверенно:

— Да никак бы не выжила. Не было бы меня давно. Совсем. — Вздохнула, озабоченно сморщила нос. — Что-то они не звонят? Уже полчаса почти прошло. Странно. Может, мы за шумом душа звонок пропустили?

— Вряд ли. Телефон у тебя довольно громко пиликает.

— Странно. — Алена закрутила кран, шум падающей воды прекратился. Только капли капали… Кап-кап… Кап-кап.

Девушки переглянулись. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как проворачивается ключ в замке.

Мобильный прозвонил в четверть девятого. Автархан поднес трубку к уху:

— Да.

— Это Снегов.

— Слушаю, Сергей.

— Ворона сбила машина. Он в реанимации.

— Так-так… — протянул Автархан как бы про себя. — Состояние?

— Тяжелое. Чудом остался жив. Проломлен затылок. Сейчас — без сознания. Когда придет в сознание и придет ли вообще — неизвестно. Как неизвестно, останется ли жив.

— Ты озадачил врачей?

— Да. Они работают. Поехали за нейрохирургом Полянским, домой. Будут через полчаса.

— На гонорары не скупись.

— Естественно.

— Кто его сбил?

— Какой-то «жигуленок».

— Водитель?

— Скрылся. Милиция усиленно ищет.

— Вы приняли свои меры?

— Да. Есть показания свидетелей, цвет машины, две цифры номерного знака… Но город большой… тем более и цвет, и номера поменять в наши времена — это как постричься.

— Особенно если его готовились устранить.

— Да.

— Что утверждают свидетели?

— Случайный наезд. Он выскочил из-за самосвала прямо перед «жигулем». А тот шел с хорошим таким превышением скорости. Возможно, водитель был нетрезв. Потому и слинял.