— Рванули! — шепотом приказал Олег.

Пригнувшись, они скользнули за кустами; из «лунохода» их не заметили, а бойцы — тех от дела оторвать было бы сейчас труднее, чем быка от красной тряпки…

Проскочив открытое пространство, мужчина и девушка свернули в проулок, пробежали проходной двор и растворились в вязком предутреннем тумане.

Красу было погано. Так погано, что и не передать. Судьба в последнее время взялась шутить с ним злые шутки. Впрочем, других он за этой теткой и не помнил.

По крайней мере, по отношению к себе.

Забавно. Ха-ха. Ну да… Жизнь — штука забавная, но вредная. От жизни умирают.

Чаще — безвременно. Да. Безвременно умирают как раз те, кто не сумел вписаться в изменившееся время. В изменившийся мир. Или создать свое время и свой мир. Бред.

— Черт! Как все некстати! — Он вставил сигарету в расщелину рта, чиркнул кремнем.

— А от ментов ушли мастерски! Они ждали на Соколовском бульваре, а мы проскочили проулками. Если бы «Невод» уже опустили, такого везенья бы не было.

— Везенье? Но этих двоих, Куклу и Одиночку, мы упустили.

— Сейчас упустили, потом наверстаем.

— Некогда наверстывать. Если их повяжет ОМОН…

— У меня такое чувство, босс, что не повяжет. Этот мужик — парень еще тот, я же говорил.

— Тот, этот… Через час-полтора будет Лир. Что делать станем? Стреляться?

— Зачем? Нарисуем портрет этого паренька, и начнется обычная оперативная работа.

— В обычной оперативной работе все карты — на руках у организованных официальных структур.

— Не всегда. Да и что знают эти структуры? Пока у них на руках рассыпанная колода, и ничего больше. В которой не хватает оч-ч-чень многих листов.

— А ты красноречив, Котин. Как это я раньше не замечал?..

— Куда рулить-то, босс? — перебил тему Наблюдатель.

— На Донцова. Будешь фоторобот составлять.

— Понял. — Помолчал, спросил:

— С машиной что делать?

— Выбросить.

— Прямо сейчас?

— Ну не ехать же на ней в Центральную. Или ты думаешь, Лир душевно поблагодарит нас, если его встретит бригада костоломов здешнего спецназа?

— Было темно. Они вряд ли заметили номера. А черная «Волга» ночью…

— Ты не выспался, Котин. Или устал. Черная «Волга» ушла от них на скорости хорошего гоночного автомобиля. Стоит любому, кто усомнится, открыть капот…

— Разве спецназ когда-нибудь сомневается?

— В спецназе разные люди работают. Каждая контора желает иметь у соседей-смежников «глаза» и «уши». Которые поставляют информацию «мозгам», а «мозги» на то и поставлены, чтобы думать. От машины избавишься, и жду тебя немедленно. Понял?

— А чего тут понимать…

— Ты понял, Котин?

— Выполнять.

— Высади меня на перекрестке.

«Волга» притормозила, вильнула к обочине и, едва человек со шрамом хлопнул дверцей, умчалась во мглистую, уже готовую смениться пасмурным темным утром ночь.

Глава 20

Крас прикрыл за собой тяжелую бронированную дверь, замер, прислушиваясь. В квартире никого. Если бы кто-то был, он бы почувствовал. Именно так: не услышал — почувствовал.

Он прошел на кухню, вылил себе в стакан остатки коньяку, выпил в два глотка. Вкуса не ощутил. Как и облегчения. Тяжелая, тупая усталость, безразличие… И еще — тяжесть, она была хуже боли, хуже жажды, хуже всего… Едва он прикрывал глаза, как видел перед собой связанную голую девчонку, беспомощную перед его силой и властью…

Да! Этот напряг нужно снять немедля! Взять машину, поехать куда-то в центр…

Снять первую попавшуюся малолетку, отстегнуть ее бритоголовым сутенерам денег впятеро, привезти девку сюда… И тогда…

Он чувствовал биение собственного сердца так, словно оно стучало не в груди, а на препарационном столе неведомого вивисектора. Голова плыла куда-то…

Подсознание словно проснулось: он увидел едва занавешенный четырехугольник окна, за ним — пьяная неопрятная тетка, рядом с ней — девочка в платьице, закутанная в залатанную кофту… И кто-то еще… Ну да, он видел эту картинку из собственного окна… Вчера или позавчера…

Крас, не включая света, подошел к окну: да, вот оно, оконце на четвертом этаже в пятиэтажке напротив, занавешенное тряпкой, мало похожей на штору… Свет не потушен. Нечесаная тетка сидит, уперев локти в стол… Алкоголичка. И у нее есть дочь. Лет двенадцати, не больше. Хрупкая, запуганная… Нежный цветочек, выросший на помойке… Все остальное стало для Краса неважным. Вернее, перестало существовать вообще.

Почти машинально он оделся и вышел в гулкий подъезд. Спустился по ступенькам.

Дыхание его было частым, ему казалось, что шрам пульсирует ярко-алым, рассудком он понимал, что этого не может быть, но рассудок все чаще затмевался одним-единственным видением: связанная, раздетая донага девочка… Он потрогал лицо; ему казалось, что шрам снова стал уродующим, багровым, что он налит кровью…

На улице Крас не ощутил никакого облегчения. Было сосем раннее утро, немного потеплело, воздух стал густым и влажным, и он задыхался в этой влаге…Во дворе стояла почти абсолютная темень, только два-три окна зажглись в окружающих домах… Ни о чем не думая, ничего не просчитывая, он направился к подъезду, прикинул квартиру… Поднялся на четвертый этаж. Сердце колотилось.

Дверь была обшарпанной и жалкой. По-видимому, ее не раз и не два открывали пинком: хлипкая щеколда замка держалась неизвестно как. Звонок был оборван. Крас замер на мгновение, поднял руку и отчетливо постучал.

— Кого несет? — настороженно спросил хриплый женский голос.

— Василий, — ответил он наугад так же хрипло, чувствуя, как перехватывает горло.

— Какой Василий? От Вовки, что ли? Крас пробурчал нечто невнятное.

— Чего надо? — спросили за дверью.

— Да баба выставила, — сымпровизировал он. — У меня два «пузыря», распить бы…

Дверь приотворилась, показалось испитое лицо «синеглазки»; ей можно было дать тридцать пять, а можно — и все пятьдесят.

Оглядев мутным взглядом незнакомого мужчину, тетка потребовала:

— Покажь…

Вместо ответа, он с силой толкнул дверь, впихнул женщину внутрь.

— Сходи сама, только живо! — протянул ей деньги. Та алчно впилась взглядом в две крупные купюры. Кто этот мужик и откуда — даже не поинтересовалась.

— Ты это… располагайся, — произнесла она скороговоркой. — Я мигом! Ага?

— А этого… твоего… нет? — наугад спросил Крас.

— Лешки? Не. Только Катька. Спит. Я одним духом…

Тетку колотило. В том, что она напьется прямо у ларька, Крас не сомневался.

Суетясь в предвкушении скорой опохмелки, она накинула пальтецо; карман оттопыривался: стакан. Вышла, старенькие туфли дробно застучали по ступенькам гвоздиками набоек.

Крас осмотрел дверь. Прикрыл, как мог, набросил щеколду…

Девочка спала во второй комнате под стеганым лоскутным, грязным донельзя одеялом. Он зажег свет… Девочка сонно приоткрыла глаза… Сейчас она испугается, закричит, и1 тогда… Все они дикие, похотливые шлюхи… И эта станет такой же, когда вырастет… Нет, теперь уже не станет… Он вылечит ее.

Он освободит ее душу. Болью. Болью и смертью плоти… Сейчас… Сейчас она лишится невинности и умрет… Умрет от высокой боли, боли наслаждения, так и не познав всей мерзости этого гнусного мира… Ее тоненькая шея переломится в его руках легко, как тростинка…

Крас облизал разом пересохшие губы, чувствуя невероятное возбуждение, трясущейся рукой взялся за край одеяла и разом сорвал его с девчонки…

Та спала одетой: в теплых колготках и шерстяной вязаной кофте. Привстала на постели, без малейшего испуга посмотрела на мужчину, на его вздувшиеся спереди брюки, на трясущуюся руку, сжимающую грязное покрывало.

— Ты, дяденька, не волнуйся шибко, а то кончишь сразу, — произнесла она спокойно, даже участливо и… стала стягивать колготки вместе с трусиками. — Ты мамашке деньги отдал?

Крас почувствовал себя так, будто вместо девчонки на постели он увидел муляж.