Катька Медвинская улыбнулась во все тридцать два зуба, распахнула дверь, произнесла голосом ярмарачного зазывалы:

— Пра-а-ашу! Впервые на сце-э-э-не! — и толкнула меня в спину.

Свет после тусклого коридора ослепил. Я зажмурилась. Открыла глаза. Парни сидели полукругом в креслах. На низеньком хохломском столике перед диваном и креслами были расставлены вино, водка, закуска; вкусно пахло жареным мясом. Внезапно я почувствовала, как голодна: привезли меня после ужина, и никто покормить не удосужился. Да и в пути перебивались какими-то пирожками с непонятной начинкой.

Все парни были старше меня, их было семеро. В глазах — любопытство и предвкушение… Рядом сидели четверо девчонок, разряженные и накрашенные. Как я поняла, это и были центровые.

— Вот это ку-у-у-кла… — произнес угловато стриженный парниша. Вернее, стрижка у него была короткая, под машинку; тогда не было еще повальной моды на бритоголовых, и так коротко стригли только в казенных домах: детских, интернатах, дурках… Ну да, шишковатая голова, неровная какая-то, а лицо…

Представь: тяжелая четырехугольная челюсть, резко обозначенные скулы и надбровные дуги… Он вообще был как квадрат: квадратные плечи, квадратные кулаки. И похож вовсе не на подростка, а на маленького мужичка, взрослого и очень злого. И взгляд… Такой взгляд бывает у изрядно пьяных и у отморозков, злых на весь мир…

Впрочем, все это я рассмотрела потом, позже. А тогда…

— Сам ты — Буратино недоделанный! — вот что я ответила ему тогда.

— Что-о-о?! — шипяще произнес он.

— Что слышал. Все разом смолкли.

Квадрат этот встал, потрещал костяшками, словно разминая пальцы…

— Присядь, Булдак… Не суетись, — тихо посоветовал ему молодой парень, разместившийся в большом кресле напротив двери. Вот он был действительно хорош.

То есть не красив, красивы бывают голубые, он был по-мужски хорош: спокойный, собранный, глаза вдумчивые. Если что его и портило, так это рот; вернее, рот был сложен в какую-то брезгливо-равнодушную гримаску… Защищался он так от окружающего, что ли? Знаешь, я давно заметила, каждый защищается от мира как может: один косит под придурка, другой — под крутого, третий как бы витает в сферах… Только… Только образ постепенно сливается с «оригиналом», вот что страшно… Мир побеждает, как от него ни защищайся… Может, стоит быть просто такими, какие мы есть?.. Но это… Это еще страшнее: люди привыкли считать доброту слабостью. А жаль…

— Я же сказал: по-зна-ко-мить-ся. И не прикидывайся деткой большей, чем ты есть!

Или ты разденешься сама, или пацаны тебя разденут! Ну!

Кажется, я оцепенела… Пальцы были как деревянные… Я подняла руки, расстегнула одну пуговку, другую…

Буня сидел прямо напротив. Как сейчас вижу: губы скривила презрительная ухмылка, глаза темные, усталые… Может, мне и показалось, но, похоже, в них я заметила… разочарование.

Знаешь, я ничего не думала и ничего не решала. Словно что-то щелкнуло в голове, все окружающее будто сфокусировалось… Обшарпанная комнатенка с истертым ковром на полу, запах дешевого вина и табачного перегара, какие-то незнакомые мне полутрезвые пацаны и накрашенные девки, магнитофон хрипит что-то дурацкое…

Центровые, как же! Гадюшник детдомовский… И еще — запах мяса… Мяса, украденного у тех детей, что слабее…

Та самая энергия, что копилась где-то внутри меня… Нет, не думала я ни о чем!

Просто как стояла, так и врезала ногой под коленку этому длинному, Циркулю, что у двери. Он припечатался к стенке и сполз по ней: головой приложился о косяк.

Все вскочили: они ждали, что я побегу. Но я не побежала.

Первый же ринувшийся ко мне пацан получил растопыренной пятерней по глазам, потом — ногтями по щеке. Девке этой, Катьке Медвинской, врезала костяшками в нос, и она завыла приглушенно… Почувствовала, как кто-то захватывает руку, дернула, повернулась и словно бомба в животе взорвалась: я потеряла сознание.

…Когда пришла в себя, почувствовала, что спеленали меня крепко; с меня сорвали всю одежду, я лежала нагишом… Глаза мне завязали каким-то полотенцем, чьи-то руки шарили по телу…

— Ну что, Буня, начинай… — услышала я голос Булдака.

— Да эту сучку в самый раз ложкой откупорить, — подвыла Катька: видно, нос я попортила ей основательно.

— Ну, ты чего? — снова Булдак.

— Нет, — сказал Буня.

— Ну нет так и нет, — произнес Булдак хрипло. — А у меня на нее ох как стоит!

Потом — остальные, по очереди: Циркуль, Хриплый, Плохой…

— Я сказал: нет! Никому «нет». Девчонка молодец. А мы не звери.

— Буня, ты чего? Раз у тебя не стоит, то и нечего тут…

— А ну, заткнулся! Девка себя по жизни правильно ведет. За что ее ломать? Она права… Под всех подстилаться — хребет сотрешь!

— Это что, она, значит, благородная девица будет, а мы — шалашовки? Так, по-твоему? — возмущенно завизжала Катька.

— Булдак дело говорит: не хочет по-хорошему, пусть идет «на хор», в холопки! И нечего слюни тут разводить: подстилаться не подстилаться… Или с нами, или в холопки… Третьего не бывает, — произнес кто-то.

Все замолчали. Тишина была почти полной. Я лежала, зажмурившись… Нет, я не хотела плакать, не хотела, чтобы они видели… И чувствовала, как по щекам текут слезы…

— Буня… Ты не горячись… Правила ведь такие… — подал голос один из парней.

Снова стало тихо.

— Плохие правила, — произнес Буня. — Я их меняю. Девчонку — покормить и отправить спать. Никто ее не тронет. Я сказал.

— Ну ты до-о-о-стал!

Послышался хлесткий звук, грохот падения… Девки завизжали, загремела мебель…

Кто-то застонал…

Дрались ожесточенно. Потому что молча. Время от времени слышались только всхлипы и стоны боли…

Я почувствовала, как кто-то развязывает мне ноги, потом руки. Свет упал на лицо неожиданно: с глаз сняли повязку. Буня стоял надо мной; губы разбиты, нос припух… Дышал он тяжело. — Одевайся и уходи…

— Куда уходить? — не поняла я.

— Спать. Света тебя проводит.

Я окинула взглядом комнату: по ней словно смерч прошелся. Пятеро пацанов были избиты в кровь, девки стайкой жались у стены, со страхом глядя на Буню.

— Философ, где ее одежда?

Спокойный, невозмутимый парень пожал плечами:

— Порвана.

— Ладно, накинь что-нибудь, завтра найдем.

Вместе с Артюх я направилась к выходу. И еще я подумала: двое против пяти — совсем неважный расклад. Сегодня они победили, а завтра?.. Об этом «завтра» я думать не хотела. Больше всего я хотела спать.

Булдак лежал у стены; оба его глаза почти совершенно заплыли, лицо было превращено в месиво. Над ним склонился Философ:

— Глуп ты еще, Булдачок, чтобы Буню переиграть… Для любого человека существует всего два мнения: свое собственное и не правильное. И если свое подкреплено силой… А сила — у Буни. Да и как говорили древние китайцы — чтобы победить противника, не стремись стать сильнее, сделай его слабее… Буня это умеет, ты — нет. Так что не трепыхайся.

— Ничего… — прохрипел Булдак, выталкивая слова вместе с осколками зубов. — Я его достану… Я вас всех достану… И тебя. Философ, тоже. Дай срок.

Я как-то добрела до комнаты, прилегла на постель и провалилась в сон. Как в яму.

Глава 28

Первое, что я увидела, открыв утром глаза, был огромный букет роз. Лепестки были нежны и прозрачны, бутоны едва распустились… Я огляделась: в комнате никого.

Потом дверь открылась, появилась Медвинская, увидела розы, прищурилась зло:

— Не знаю, что такого в тебе нашел Буня, чего в нас нет… Но ты не задавайся, детка… Сейчас тебе покатило, а завтра, может быть, не покатит… Фортуна — девушка переменчивая: сегодня с тобой, завтра — с другой. Вот тогда ты и ответишь. За все.

— Будь спокойна, отвечу!

Катька зыркнула на меня с ненавистью и вышла, хлопнув дверью. Почти сразу дверь открылась снова: я думала, она вернулась, забыла что-то… Но это была Светка Артюх.

— Ну ты и спать сильна! — Подошла ко мне, посмотрела внимательно. — Что-то у тебя глаза блестят… — Приложила руку ко лбу. — Да у тебя температура!